В Анапе торговали рабами — особый спрос был на девушек с Кавказа

Убыхи, неберджаи, натухаи, абадзехи, абадзины, шапсуги и прочие небольшие народности черкесов, жившие в окрестностях Новороссийска в начале 19 века, оставившие нам в наследство огромное количество названий гор, рек, мысов, ущелий и иных топонимов - куда они делись и как это произошло? Портал «Блокнот Новороссийск» опубликовал статью с воспоминаниями непосредственных участников тех событий, которые происходили всего 160 лет назад.
Генерал Ольшевский: "Прибывшие в укрепление Константиновское (будущий Новороссийск - прим. редакции ) туземцы с целью отправления в Турцию вследствие разных неблагоприятных обстоятельств подверглись болезням и значительной смертельности. По имеющимся сведениям, из укр. Константиновского отправлено в Турцию до 110 тысяч туземцев; переселенцы эти оставались иногда долгое время в таборах на северо-восточной стороне Констатиновской бухты, где по своему обычаю погребали умерших. Желая знать, как велика была смертность между переселенцами и зарывались ли глубоко в землю трупы умерших, мною собраны были по сему сведения с целью предотвратить могущую быть весною заразу от мелкого зарытия трупов. По поверке генерального штаба капитаном Шульгиным, командированным в Новороссийск для собрания сведения по переселению туземцев в Турцию, оказалось, что на северо-восточной стороне Константиновской бухты, где располагались горские таборы, почти на пятиверстном пространстве разбросаны кладбища, в которых погребено до 1480 трупов. Сведения относительно глубины зарытия трупов отличаются противоречием"

В результате чего произошли эти душераздирающие события, что послужило причиной? Попробуем разобраться.  Кавказская война - тяжелая страница истории взаимоожесточения между народами.  Одни историки  берут за точку отсчета ее 1804 год, когда российские войска впервые ответили на чеченский набег карательной экспедицией, другие осень 1817 года, когда был сформирован Отдельный Кавказский корпус в составе четырех дивизий, и назначенный командующим Алексей Ермолов резко активизировал боевые действия. Но все согласны с тем, что войну сделало неизбежной присоединение к России Грузии в 1801 году. Возникла необходимость обеспечить безопасный транзит в Закавказье, а "немирные горцы" становиться имперскими подданными не хотели. Историк Яков Гордин утверждал, что "кавказская война выросла из набеговой системы". Эта система выросла из трудности жизни в условиях высокогорья при недостатке пахотных земель и природных ресурсов. Но с течением времени набеги стали на Кавказе не только экономической необходимостью, но и самостоятельной ценностью, делом чести каждого "настоящего мужчины". Многие цивилизаторы полагали, что стоит логично изложить горцам преимущества мирного труда, торговли и законопослушания, как те сразу все поймут. Известна история про то, как генерал Иосиф Анреп в 1840 году принялся рассказывать об этом убыхским старейшинам. Хотя он усиленно подчеркивал, что на веру горцев русские не посягают, один из собеседников встал с расстеленной на земле кошмы со словами: "Ну ты, генерал, сумасшедший, с тобой бесполезно говорить".

У горцев имелась своя правда: это была их земля, и они желали жить на ней так, как привыкли. А привыкли народы, населявшие окрестности Новороссийска, Анапы, Геленджика и Черноморского побережья, жить в основном грабежом, войной и работорговлей. Из письма министра внутренних дел Дмитрия Блудова командиру Кавказского корпуса Алексею Розену от 12 августа 1832: «Издревле на восточном берегу Чёрного моря производим был торг невольниками; со времени присоединения того края к Империи Российской торг сей существовать не может».

Очерки нравов тогдашних горских народов хорошо отразил "наше всё" российской литературы Александр Пушкин, путешествующий именно во время русско-турецкой войны 1828-1829 годов в Арзрум. "Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги. Дружба мирных черкесов ненадежна: они всегда готовы помочь буйным своим единоплеменникам. Дух дикого их рыцарства заметно упал. Они редко нападают в равном числе на казаков, никогда на пехоту и бегут, завидя пушку. Зато никогда не пропустят случая напасть на слабый отряд или на беззащитного. Здешняя сторона полна молвой о их злодействах. Почти нет никакого способа их усмирить, пока их не обезоружат, как обезоружили крымских татар, что чрезвычайно трудно исполнить, по причине господствующих между ими наследственных распрей и мщения крови. Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, нежели лепетать. У них убийство - простое телодвижение. Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе их изрубить своими детскими шашками.

Недавно поймали мирного черкеса, выстрелившего в солдата. Он оправдывался тем, что ружье его слишком долго было заряжено. Что делать с таковым народом? Должно, однако ж, надеяться, что приобретение восточного края Черного моря, отрезав черкесов от торговли с Турцией, принудит их с нами сблизиться».  В XVIII - начале XIX в. самыми крупными невольничьими рынками в регионе были: на Северо-Восточном Кавказе «Черный рынок» или «Кара базар» (ныне пос. Кочубей Тарумовского района), Тарки, Дербент, селение Джар на границе Дагестана с Грузией, Аксай и аул Эндери в Дагестане ; на Северо-Западном Кавказе - османские порты и крепости в бухтах черноморского побережья: Геленджик, Анапа , Еникале (рядом с Керчью), Суджук- Кале (Новороссийск), Сухум-Кале (Сухуми), Копыл (Темрюк), Туапсе, Хункала (Тамань) и др. При этом большинство рабов на невольничьих рынках Северо-Восточного Кавказа (и особенно Дагестана) было из христиан «мужска и женска полу, природы из Грузии, ясырей» , а на Северо-Западном - из абхазов и черкесов. Как отмечал А.А. Каспари, «когда-то Абхазия славилась своими красавицами,.. и турки, скупая горских красавиц, до последних дней предпочитали им только гуриек» . М. Пейсонель в середине XVIII в. писал, что «в зависимости от того, к какой национальности принадлежат порабощенные, назначается и их цена.

Черкесские невольники привлекают покупателей в первую очередь. Женщин этой крови охотно приобретают в наложницы татарские князья и сам турецкий султан. Есть еще рабы грузинские, калмыцкие и абхазские. Те, кто из Черкесии и Абазы, считаются мусульманами, и людям христианского вероисповедания запрещено их покупать» . Довольно много черкешенок продавалось работорговцами не в соседние аулы, а доставлялось на черноморское побережье для продажи османам, так как это гарантировало большую финансовую выгоду. Голландец Жан Стрюи в XIX в. писал: «Слава об их красоте так хорошо распространилась, что на трапезонтском и константинопольском базарах за черкешенку почти всегда вдвое, иногда втрое больше платят, чем за женщину, красота которой, при первом взгляде, показалась бы нам равною с первой и даже превосходящею» . Османский работорговец покупает адыгейских девушек с Северного Кавказа. После того, как сделка была заключена, проданные рабыни несколько недель ждали погрузки на корабль.

В 1840-х гг. Мориц Вагнер писал, что «обычно проходит несколько недель, пока торговцы девушками заканчивают с черкесами свои дела» . А. Фонвиль, ставший очевидцем продажи кавказских невольниц, так обрисовал условия размещения купленных торговцами девушек до их отправки в Османскую империю: «Мы пустились немедленно в путь и вечеру того же дня прибыли в Туапсе. О Туапсе нам всегда говорили, что это есть торговый центр всего края и что местность здесь чрезвычайно живописна. Представьте же наше удивление, когда мы приехали на берег моря, к устью небольшой речки, ниспадавшей с гор, и увидали тут до сотни хижин, подпертых камнями из разрушенного русского форта и покрытых гнилыми дырявыми досками. В этих злосчастных хижинах проживали турецкие купцы, торговавшие женщинами. Когда у них составлялся потребный запас этого товара, они отправляли его в Турцию на одном из каиков, всегда находившихся в Туапсе» .

С 1830-х гг. объемы работорговли на черноморском побережье Северо-Западного Кавказа стали постепенно снижаться. Связано это было с тем, что по Адрианопольскому мирному договору 1829 г. Закубанье отошло к  России, и вывоз пленников турецкими купцами стал пресекаться российским военным флотом. По свидетельству Морица Вагнера, «торговля черкесскими девушками производится все еще в том же объеме, но требует теперь большей осторожности, чем раньше и ограничивается исключительно месяцами морских бурь, с октября по март, когда русские крейсера удаляются от берегов, лишенных гаваней» Высокая рентабельность северокавказской работорговли привлекала турецких торговцев и провоцировала их идти на риск. Из документов архива Раевских мы видим, что если даже «из 10 судов они потеряют 9, то последнее окупает всю потерю» . Российский разведчик Ф.Ф. Торнау пишет, что торговля женщинами «для турецких купцов составляла источник самого скорого обогащения. Поэтому они занимались этою торговлей, пренебрегая опасностью, угрожавшею им со стороны русских крейсеров. В три или четыре рейса турок, при некотором счастии, делался богатым человеком и мог спокойно доживать свой век; зато надо было видеть их жадность на этот живой, красивый товар».

Высокая рентабельность невольничьего бизнеса обеспечивалась значительной разницей в ценах закупки женщин на Кавказе и стоимости продажи их на восточных работорговых рынках. Если в Черкесии в XIX в. за девушку или женщину платили от 200 до 800 руб. серебром, то после прибытия в Турцию ее цена поднималась до 1 500 руб. серебром.

На полотне Айвазовского «Взятие русскими матросами...» изображено, как к турецкому каику (лодке) с двух сторон подплывают шлюпки с российскими матросами. Турки при этом отстреливаются, сражаются на саблях. О подобных реалиях рассматриваемого периода упоминает, например, А. Фонвиль в своей работе «Последний год войны Черкесии за независимость». Парус на турецком судне спущен, сама лодка невысока. Эту особенность работорговых турецких посудин и подметил А. Фонвиль: «Единственное, что нас спасло (от корветов - Х.Л.) - это мелкость нашего судна: наш каик, едва поднимавшийся над уровнем моря, совершенно терялся в пространстве, и чтобы его заметить, в особенности, когда парус спущен, нужно было очень близко подойти к нему» . Перечисляет Фонвиль и товары, которые являлись основным предметом контрабанды: оружие («боевые припасы и пушки»), а также шла бойкая торговля «тканями, табаком, ножами, солью, маисом, хлебом». Главным же источником обогащения османских купцов была торговля невольниками .

Кроме турок на полотне Айвазовского показаны сбившиеся в кучу, перепуганные черкешенки, традиционно пользовавшиеся высоким спросом на восточных работорговых рынках. Но на морском судне могла присутствовать и другая категория невольников. Ф.А. Щербина пишет, что в 1830-1840-х гг. контрабандисты возили с берегов Черного моря для продажи в Турцию и русских пленных, но когда, российские военные суда настигали работорговцев, они топили в море пленников, «чтобы скрыть следы преступной торговли» .

Освобождая черкесских женщин и конфискуя различные товары, российские моряки «никогда не находили в них (лодках - Х.Л.) русских пленных» Возвращаясь к торговле женщинами в рамках северокавказской системы работорговли, необходимо отметить, что после того как с 1830-х гг. вывоз невольников с черноморского побережья стал пресекаться российскими военными судами, стоимость пленниц внутри Кавказа заметно упала. Эту финансовую закономерность отметил английский путешественник Эдмонд Спенсер: «В настоящее время, вследствие ограниченной торговли между жителями Кавказа и их старыми друзьями, турками и персами, цена женщин значительно упала; те родители, у которых полный дом девочек, оплакивают это с таким же отчаянием, как купец грустит об оптовом магазине, полном непроданных товаров. С другой стороны, бедный черкес ободряется этим состоянием дела, так как вместо того, чтобы отдать весь свой труд в течение многих лет или отказаться от большей части своего крупного и мелкого рогатого скота, он может теперь получить жену на очень легких условиях - ценность прекрасного товара падает от огромной цены сотен коров до двадцати или тридцати». Это объяснялось тем, что в силу слабого социально- экономического и политического развития самих горских обществ, рабский труд как таковой был в них мало востребован, так как не нес заметной экономической выгоды хозяевам.

Главный финансовый интерес горцев-работорговцев состоял в выгодной продаже пленниц туркам по цене значительно более высокой, чем внутри региона. Но реализации данного денежного интереса напрямую мешала все более закрепляющаяся в регионе российская экономическо-правовая система.

Историки выделяют такие основные причины Кавказской войны, как желание Российской империи закрепиться на Кавказе. Причем не просто включить территорию в свой состав, а полностью интегрировать ее, в том числе распространив свое законодательство. Вторая причина - нежелание некоторых народов Кавказа, в частности черкесов, кабардинцев, чеченцев и дагестанцев присоединяться к Российской империи, а главное – готовность вести вооруженное сопротивление захватчику. Третья -     Александр 1 хотел избавить свою страну от бесконечных набегов народов кавказа на свои земли. Дело в том, что еще с начала 19 столетия фиксируются многочисленные нападения отдельных отрядов чеченцев и черкесов на российские территории с целью грабежа, что создавала большие проблемы для пограничных населенных пунктов.

Генерал-лейтенант Николай Раевский, командующий Черноморской береговой линии, в письме военному министру А. И. Чернышеву, с тревогой отмечал: «Наши действия на Кавказе напоминают все бедствия первоначального завоевания Америки испанцами; но я не вижу здесь ни подвигов геройства, ни успеха завоеваний Пицара (Pizarre) и Кортеца (Cortez). Дай Бог, чтобы завоевание Кавказа не оставило в Русской истории кровавого следа, подобного тому, какой оставили эти завоеватели в истории Испанской». Рапорты, мемуары и другие источники сохранили для нас совершенно жуткую картину массового избиения и травли, устроенной силами, наверное, самой мощной военной машины мира, над населением некогда самой многолюдной и процветающей в агрикультурном отношении страны Кавказа. Нанести максимальный ущерб системе жизнеобеспечения – важнейший метод ведения войны в Черкесии.

Вот совершенно типичная цитата: «Долина Хабля была одна из самых населенных частей этого края; поля ее были засеяны фруктовыми садами, а в покинутых саклях замечались следы не только довольства, но даже богатства и прихотей. Кроме огромных запасов хлеба, который жители не успели вывезти, в соседних рощах хранились целые склады воска, меда и тысячи улей, свидетельствовавших, что пчеловодство было одним из любимейших промыслов края. И все это цветущее пространство предано было огню и истреблению». Штурм аула Салта Блокада и провоцирование голода были предложены как главные инструменты подавления горцев А. А. Вельяминовым в 1833 г.: «И так, главное дело состоит теперь в том, чтобы покорить народы, занимающие плоскости на северной стороне Кавказа. Голод есть одно из сильнейших к тому средств. Чтобы произвести оный, нужно между прочим возбранить подвоз жизненных потребностей со стороны Черного моря… Истребление полей их в продолжении пяти лет сряду даст возможность обезоружить их и тем облегчить все дальнейшие действия».

В 1860 – 1864 гг. против населения Черкесии был предпринят весь «арсенал» способов и приемов ведения войны, выработанный кавказской армией на протяжении столетия. Участник этой расправы М. И. Венюков: «Война шла с неумолимою, беспощадною суровостью. Мы подвигались шаг за шагом, но бесповоротно и очищая от горцев, до последнего человека, всякую землю, на которую раз становилась нога солдата. Горские аулы были выжигаемы целыми сотнями, едва лишь сходил снег, но прежде, чем деревья одевалися зеленью (в феврале и марте); посевы вытравлялись конями или даже вытаптывались. Население аулов, если удавалось захватить его врасплох, немедленно было уводимо под военным конвоем в ближайшие станицы и оттуда отправляемо к берегам Черного моря и далее, в Турцию. Сколько раз приходилось в опустевших при нашем приближении хижинах заставать на столе теплую кашу с воткнутою в нее ложкою, починявшуюся одежду с невыдернутою иголкою, какие-нибудь детские игрушки в том виде как они были разложены на полу, около ребенка. Иногда – к чести, впрочем, наших солдат, очень редко, – совершались жестокости, доходившие до зверства… Жестокости эти были тем возмутительнее, что были совершенно не в духе доблестных русских солдат – обыкновенно столь добродушных».

Методы устрашения. Царским командованием в Черкесии применялись самые жестокие методы устрашения. Одним из таковых стала практика отрезания голов у погибших черкесов. Приведем ряд сообщений очевидцев. «Трофеями этого дня были несколько трупов горцев, у которых отрубили головы, завернули и зашили в холст. За каждую голову Вельяминов платил по червонцу и черепа отправлялись в Академию Наук. Поэтому за каждого убитого горца была упорная драка… Драка за трупы и отрезывание голов вошли в нравы и обычаи Кавказских войск. На первый раз, несмотря на воодушевление новизной картин и впечатлений, вид завернутых в холст голов, привязанных к концу казачьих пик, вызвал  у меня чувство гадливости и омерзения». «Засс, по обычаю, приказал отрезать головы убитых и с этим трофеем возвратился в свой Прочный Окоп. Через год после того, я встретил генерала Засса в Ставрополе. Он ехал на санях, а другие сани, закрытые полостию, ехали за ним. «Куда это, ваше превосходительство, и что вы везете»? – «Еду, земляк, в отпуск и везу Вельяминову в сдачу решенные дела». С этим словом он открыл полость, и я не без омерзения увидел штук пятьдесят голых черепов. Вельяминов отправил их в Академию Наук». (Воспоминания Григория Ивановича Филипсона. С. 102.).

«Местопребывание Засса, крепость Прочноокопская, повергало в ужас не только закубанцев, но и всех проезжающих. Она окружена была высоким валом с частоколом по гребню, на котором во многих местах торчали головы черкесов». (Ракович Д. В. Тенгинский полк на Кавказе. 1819-1846. Под ред. генерал-майора Потто. Тифлис, 1900. С. 150). Изгнание черкесов в Турцию. У той расправы, которая была осуществлена над черкесами в 1860 – 1864 гг., имелась достаточно укорененная идейная и политическая основа. Наиболее влиятельный российский военачальник и сановник фельдмаршал Паскевич уже в 1830 г. предлагал аннексировать весь Натухай (западный район Черкесии), с целью создания так называемого «операционного базиса». После занятия Натухая планировалось изгнать из него все население. Затем этот «базис» должен был «служить основанием к покорению шапсугов и для дальнейшего очищения земель на юго-восток по обеим сторонам хребта».

Пространство это также заселится казаками азовскими, черноморскими и донскими: первые из них составят исключительно приморское население, которого главным назначением будет мореходство; черноморцы и донцы займут внутренность края, который будет для Черномории чрезвычайным приобретением, в особенности по изобилию леса; когда займется казаками все пространство до самого Адагума, тогда можно будет снова передвинуть передовую линию еще вперед и таким образом стеснить постепенно непокорных горцев и с востока и с запада». (Дополнительное пояснение к записке, представленной военному министру начальником главного штаба Кавказской армии, свиты его величества ген.-м. Милютиным, при рапорте, от 29 ноября 1857 г., № 365, о средствах к развитию русского казачьего населения на Кавказе // АКАК. Т. XII. Ч. 1. С. 763). Система, предложенная Милютиным, уже давно осуществлялась на практике: «Сами горцы привыкли уже к тому, что пространства, на коих водворено казачье население, окончательно и навсегда остаются за нами». (Там же).  Депортация натухайцев, спланированная еще Паскевичем в 1830 г., повторно была спланирована командованием в 1857 г. «По значительности означенных работ, – писал генерал-адъютант князь Барятинский, – только в 1860 году может быть приступлено к окончательному изгнанию натухайцев и к заселению их края в обширных размерах. Это последнее предприятие должно занимать одно из важнейших мест в общем плане будущих наших действий на Кавказе, ибо в случае новой войны внешней, морской берег между устьями Кубани и Геленджикскою бухтою доставит неприятелю выгоднейшее против нас основание действий, если мы оставим этот край в обладании внутренних наших врагов». (Предположение о действиях и занятиях войск Отдельного Кавказского корпуса с осени 1857 по осень 1858 г. // РГВИА. Ф. 846. Д. 6669. Л. 15). Жертвоприношение у черкесов Наряду с Д. А. Милютиным и А. И. Барятинским, одним из главных вдохновителей изгнания непокорных черкесов был командующий войсками правого фланга Кавказской линии и Черномории генерал Н. И. Евдокимов. Главнокомандующий Кавказской армии князь А. И. Барятинский. Фото: Тимм, Василий Фёдорович Наиболее важным источником, характеризующим российскую концепцию аннексии Черкесии, является отчет гр. Евдокимова о военных действиях с 1-го июля 1863 г. по 1-е июля 1864 г. Задачи на этот период ставились следующим образом: «удалить туземцев, оставшихся в горном пространстве между Пшехою и Пшишем, занять весь вообще край между сею последнею и Шебшем, и таким образом, очистив совершенно всю северную покатость от неприятельского нам населения, водворить на ней русских переселенцев». (Отчет гр. Евдокимова о военных действиях, исполненных в Кубанской области в период времени с 1-го июля 1863 г. по 1-е июля 1864 года // Кумыков Т. Х. Выселение адыгов в Турцию – последствие Кавказской войны. Нальчик, 1994. С. 49). Самые распространенные действия в рассматриваемом документе: «уничтожить», «изгнать», «очистить», «удалить». Анализ источников, в том числе и отчета Евдокимова, не оставляет сомнения в том, что черкесы всеми силами пытались остаться на родине и покидали ее лишь под тотальным военным натиском. Приведем характерный в этом отношении отрывок: «С 15-го по 19-е сентября (1863 г.) отдельные колонны исходили все местности по обе стороны главного хребта, от Адагумской линии до Абина и Геленджика, куда в течение весны и лета возвратилось значительное число туземцев, уничтожили все найденные запасы и постройку, и в видах окончательного изгнания последних горцев произвели движение по разным направлениям». (Там же. С. 55). Текст отчета изобилует примерами того, что однажды изгнанные и испытавшие все ужасы погрома, адыги возвращались на свои пепелища либо пережидали, а, точнее, пытались переждать глобальное наступление во временных жилищах в труднодоступных районах: «а силы Пшехского и Даховского отрядов обратить к изгнанию туземцев, водворившихся во временных жилищах по вершинам Пшехи и Пшиша и между этими реками». Во второй части отчета, в которой сообщается о военных действиях в первой половине 1864 г., вновь многократно поднимается тема необходимости повторного изгнания. Войска расходились по разным направлениям и по секторам прочесывали все пространство Западного Кавказа: «не осталось ли где-нибудь в трущобах горских жилищ». Начальных штаба войск Кубанской области в своем приказе от 8 августа 1864 г., адресованном начальнику Шапсугского округа, писал: «Командующий войсками усмотрев из рапорта Вашего Высокобл. Нач. Шапсуг. округа, от 24 июля №499, что шапсуги, жившие в верховьях р. Туапсе удалились с своих мест жительства и в настоящее время в большом количестве скитаются в ущельях, между Ту и Папаем, поручил мне просить Ваше Высокоблагородие, совместно с командиром Абинского Конного полка Кубанского казачьего войска, с которым вместе с сим сделано сношение, произвести поиск в окрестностях названной местности для открытия скрывающихся там горцев и передачи их в распоряжение Нач. Натухайского округа для переселения в Турцию». (РГВИА. Ф. 14257. Оп. 3. Д. 210. Л. 3). Генерал И. С. Кравцов, ветеран Кавказской войны, обосновывает приоритетную роль Евдокимова: «Я уже доказал выше и подробно, в первых главах моей статьи, что мысль об изгнании черкесов в Турцию принадлежала графу Евдокимову и никому более, что он сам выполнил ее в точности и о чем тоже упоминается в приведенной мною высочайшей грамоте. Я не спорю, что может быть кто-нибудь писал об этом и ранее Евдокимова; охотников до проектов в то время было много. Но граф Евдокимов не только составил об этом свое предположение, одобренное самим государем Александром II, но и привел его в точное исполнение». (Кравцов И. С. Кавказ и его военачальники: Н. Н. Муравьев, князь А. И. Барятинский, граф Н. И. Евдокимов. 1854-1864. – М.: «Индрик», 2007. С. 63). Генерал М. Ольшевский, участник военных действий против черкесов в последние годы Кавказской войны, отстаивал приоритетную роль фельдмаршала Барятинского: «Не по почину ли князя Барятинского приведена в исполнение строгая, но, увы, необходимая мера, породившая много толков и порицаний – это насильственное переселение горцев в Турцию и водворение на Западном Кавказе христианского населения? Недоброжелатели князя А. И. Барятинского выставляли эту меру не только жестокой, бесчеловечной, а даже вредной, в том собственно отношении, что этим переселением мы дали туркам большой и воинственный контингент». (Ольшевский М. Кавказ… С. 425-426). Свидетельства об изгнании. «Поразительное зрелище представилось глазам нашим по пути, –  разбросанные трупы детей, женщин, стариков, растерзанные, полуобъеденные собаками; изможденные голодом и болезнями переселенцы, едва поднимавшие ноги от слабости, падавшие от измождения и еще заживо делавшиеся добычею голодных собак… Живым и здоровым некогда было думать об умирающих: им и самим перспектива была неутешительнее: турецкие шкиперы, из жадности, наваливали, как груз, черкесов, нанимавших их кочермы до берегов Малой Азии, и, как груз выбрасывали лишних за борт при малейшем признаке болезни. Волны выбрасывали трупы этих несчастных на берега Анатолии... едва ли половина отправившихся в Турцию прибыла к месту. Такое бедствие и в таких размерах редко постигало человечество». (Дроздов И. Последняя борьба с горцами на Западном Кавказе // Кавказский сборник. Тифлис, 1877. Т. 2. С. 457). Чиновник кавказского наместничества Адольф Берже ужаснулся черкесской трагедии: «Никогда не забуду я того подавляющего впечатления, какое произвели на меня горцы в Новороссийской бухте, где их собралось на берегу около 17,000 человек. Позднее, ненастное и холодное время года, почти совершенное отсутствие средств к существованию и свирепствовавшая между горцами эпидемия тифа и оспы, делали положение их отчаянным. И действительно, чье сердце не содрогнулось бы при виде, например, молодой черкешенки, в рубищах лежащей на сырой почве, под открытым небом, с двумя малютками, из которых один в предсмертных судорогах боролся со смертью в то время, как другой искал утоления голода у груди уже окоченевшего трупа матери. А подобных сцен встречалось немало…». (Берже Ад. П. Выселение горцев с Кавказа // Русская старина. 1882. Т. 33. Кн. 2. С. 362 – 363). «Тесно скученные в тысячных массах на небольшой равнине, возле Вельяминовского форта под открытым небом, пронизываемые постоянно холодным ветром, обливаемые частыми дождями, терпя недостаток в продовольствии и оставаясь без горячей пищи, дети, женщины и старики начали сильно болеть и умирать, в особенности от тифа и дизентерии. Большие и частые могилы свидетельствовали о множестве жертв, погибших на родном берегу». (Ольшевский М. Кавказ с 1841 по 1866 год. СПб.: Журнал «Звезда», 2003. С. 550). А. Староставский приводит воспоминания ветерана войны в Черкесии: «Мы решились изгнать их, очевидно, в виду затруднений или неуменья устроить дело так, чтобы, продолжая по прежнему жить в горах, вдоль берега Черного моря, они могли стать полезными, или, по крайней мере, безвредными для государства… Изгнание их было решено в качестве государственной необходимости; в перевозке на турецких фелюгах усмотрен самый удобный или даже единственно возможный способ исполнения… Нужны были особенно крепкие нервы и немалая доля самообладания, чтобы в бессилии своем оставаться спокойным зрителем того, что совершалось на этом берегу. Верстах в двух-трех от впадения речки в море, по течению  ее, на песке и голышах,  наносимых половодьем, неделями оставались партии бесприютных, лишенных крова и очага. По нескольку тысяч душ помещались одновременно на небольшом пространстве, отведенном им для стоянки и наблюдавшемся военными постами. Дни и ночи проводили они то под палящими лучами солнца, то под дождем и ветром… Атмосфера заражена была от накопления на небольшом пространстве животных и всяких других отбросов. Так совершался разгром, разгром полный и бесповоротный – того, что строилось и крепло веками… И не единицами, не десятками, а сотнями и тысячами приходилось считать погибающих в этом катаклизме. Болезни и всякие невзгоды унесли многих еще до посадки на суда; скольких не досчитались при высадке на турецкий берег, после 15 и более дней плавания в самых ужасных условиях – это никогда не было выяснено; да и зачем? Очень многим, наконец, преимущественно в младшем возрасте, пришлось лечь искупительными жертвами приспособления к совершенно новым условиям жизни в суровой природе возвышенных малоазиатских плоскогорий... Все это, т.е. бедствия, день-за-день переживаемые переселенцами, и перспектива предстоящих им впереди, было очевидно и понятно для нас, ближайших свидетелей погрома. Сердце сжималось и болело. Но, повторяю опять, в чем должна была здесь проявиться наша деятельность, в чем могли выразиться наше участие, наша помощь? Время от времени докладывали мы, что следовало бы, по крайней мере, более обеспечить переселенцев топливом, солью и другими предметами насущной потребности, или расширить район дозволенных им передвижений до первых предгорий, не лишенных древесной растительности. Генерал наш сначала благосклонно выслушивал доклады, и, кажется, делал какие-то попытки с своей стороны; но потом стал обнаруживать явное нетерпение, резко отвечая, что все это не наше дело, что он только исполнитель; распоряжения же исходят от высшего начальства, которое знает, что делает, неуклонно преследуя свой план, внушенный высшими соображениями государственной необходимости. Государственная необходимость – громкое, страшное слово! – Сколько на свете дел, совсем не вяжущихся с христианскою моралью, совершалось под его прикрытием в исторической жизни народов, от времен отдаленнейших до событий нам современных». В мемуарах Льва Александровича Тихомирова, уроженца крепости Геленджик, выдающегося русского мыслителя, очевидца и исследователя черкесской катастрофы, читаем: «Этот план, похожий на убийство одним народом другого, представлял нечто величественное в своей жестокости и презрении к человеческому праву… Черкесы, когда уже совсем растерялись и пали духом, в большинстве пассивно смотрели на совершающееся, не сопротивляясь, но и не уходя. Не сразу можно было подняться, не сразу можно было даже сообразить, что делать, куда уходить. Но размышлять долго им не давали. Во все районы посылали небольшие команды, и эти в свою очередь разбивались на группы по нескольку человек. Эти группки рассеивались по всей округе, разыскивая, нет ли где аулов, или хоть отдельных саклей, или хоть простых шалашей, в которых укрывались разогнанные черкесы. Все эти аулы, сакли, шалаши сжигались дотла, имущество уничтожалось или разграблялось, скот захватывался, жители разгонялись – мужики, женщины, дети – куда глаза глядят. В ужасе они разбегались, прятались по лесам, укрывались в еще не разграбленных аулах. Но истребительная гроза надвигалась далее и далее, настигала их и в новых убежищах. Обездоленные толпы, все более возрастая в числе, бежали дальше и дальше на запад, а неумолимая метла выметала их также дальше и дальше, перебрасывала наконец через кавказский хребет и сметала в огромные кучи на берегах Черного моря. Отсюда все еще оставшиеся в живых нагружались на пароходы и простые кочермы и выбрасывались в Турцию. Это пребывание на берегу было не менее ужасно, потому что пароходов и кочерм было мало. Переселявшихся за море было свыше полумиллиона. Нелегко можно найти перевозочные средства для такой массы народа, и злополучные изгнанники по целым месяцам ждали на берегу своей очереди. Да о заготовке перевозочных средств никто и не подумал своевременно… Вся эта дикая травля – не умею найти другого слова – тянулась около четырех лет, достигши своего апогея в 1863 году. Бедствия черкесов не поддаются описанию. Убегая от преследований, они скитались без крова и пищи, зимой – при двадцатиградусном морозе. Зимы, как нарочно, были необычайно холодные. Среди черкесов стали развиваться опустошительные болезни, особенно тиф. Семьи разрознялись, отцы и матери растеривали детей. Умирали под открытым небом и в норах. Рассказывали, что наши натыкались на случаи употребления несчастными человеческого мяса. Я говорю об ужасах изгнания горцев как очевидец. Когда понуждения к их выселению докатились и до Новороссийска, все горы, окружавшие Цемесскую долину и бухту, задымились столбами дыма от выжигаемых аулов, а ночью всюду сверкали иллюминацией пожаров. Мы даже не подозревали, что наши горы были так густо заселены. Дым подымался и огонь сверкал чуть не в каждом ущелье. Эта зловещая картина стояла перед нашими глазами, пожалуй, так в течение месяца… Сколько горцев погибло за это время от всяких лишений, голода, холода и болезней – это известно одному Господу. Подсчитывать трупы по лесам и всяким трущобам было и некому, да и невозможно. Даже на берегу, где горцы находились уже под нашим надзором, массы умирающих закапывали поспешно и без внимательного подсчета. Думали только о том, чтобы трупы тифозных не распространили заразы. Отец показывал мне впоследствии места, где их зарывали (по ту сторону бухты), говорил, что трупы засыпались негашеной известью, что их было множество, но точного числа никому не называл…  Таких истреблений целого народа, как на Западном Кавказе, история назовет немного… Таким образом, огромный, богатый, чарующий красотой край был радикально «очищен» от населения, жившего там в течение тысячелетий». (Смолин М. Б. Очерки имперского пути. Неизвестные русские консерваторы второй половины XIX – первой половины XX века. М.: Журнал «Москва», 2000  Специально посланные отряды прочесывали ущелья, разыскивая людей, пытавшихся укрыться в труднодоступных местах. От 300 тысяч шапсугов остались около 1 тыс. человек, рассеянных по самым неприступным местностям; 100 тысяч убыхов выселились полностью. От Натухая остался один аул, названный Суворов-Черкесский, но и его население в 1924 году было переселено в Адыгейскую Автономную Область. От многочисленного населения Абадзехии на Кавказе осталось только одно селение – аул Хакуринохабль. По официальным данным российских властей было выселено 418 тысяч черкесов.  Разумеется, это число является заниженным. Даже эти 418 тысяч человек – это только официально зарегистрированные российскими властями переселенцы. Естественно, эти цифры не в состоянии учесть всех черкесов, «которым решительно не было никакого интереса отчитываться, кто и куда едет в Турцию».  По данным турецкой «Мухажир Комиссион» (комиссии по переселенцам) осталось в живых и размещено по вилайетам (областям) Османской Империи 2,8 миллиона человек, из которых 2,6 миллиона – адыги. И это притом, что огромное количество людей погибли на берегу Черного моря и при переезде. Адыгская пословица того времени гласит: «Дорога по морю на Истанбул (Стамбул) видна по черкесским трупам». И спустя 150 лет после этих событий приморские черкесы – чудом уцелевшие шапсуги, не едят рыбу из Черного моря. Огромными были потери и в карантинных лагерях переселенцев на турецком берегу. Это была невиданная гуманитарная катастрофа. Например, смертность от голода и болезней только в лагере Ачи-кале достигала около 250 человек в день, а эти лагеря были расположены по всему турецкому побережью. Турецкое правительство, не ожидавшее таких размахов переселения, не могло обеспечить все лагеря продовольствием. Опасаясь эпидемий, лагеря окружали армейские подразделения. Турция просила Россию приостановить поток беженцев, но он только увеличивался. Мать султана, черкешенка по происхождению, пожертвовала все личные сбережения и организовала сбор средств на покупку продовольствия для адыгов. Но спасти многие и многие тысячи от голодной смерти не удалось. "Родители продавали туркам своих детей в надежде, что те хоть сытно поедят" "Мое сердце обливалось горечью, когда я вспоминал поражающую нищету этих несчастных, гостеприимством которых я пользовался столько времени", "Бедные эти черкесы, как они несчастны,- сказал я ему (турку).... - Черкешенки дешево будут стоить нынешний год на базаре, отвечал мне... совершенно спокойно, старый пират" (Французский доброволец А.Фонвилль, по книге "Последный год войны Черкесии за независимость, 1863-1864") К 21 мая 1864 года пал последний бастион черкесского сопротивления – урочище Кбаада (Къуэбыдэ, ныне - горнолыжный курорт Красная поляна, близ Сочи). Там, в присутствии родного брата императора Александра II - Великого князя Михаила, состоялся парад победы по случаю окончания Кавказской войны и выселения черкесов (адыгов) в Турцию. Огромный край опустел. От четырехмиллионного населения к 1865 году на Западном Кавказе осталось лишь около 60 тысяч человек, поселенных в разрозненных селениях, в окружении казачьих станиц. Выселение продолжалось почти до конца 1864 года и, к 1865 году, вместо многочисленного и цельного черкесского народа – доминирующего народа Кавказа, остались лишь небольшие, территориально разобщенные этнические «островки» адыгов. Такая же участь в 1877 году постигла и родственную черкесам Абхазию. Общее число черкесов на Кавказе после войны (без кабардинцев), не превышало 60 тысяч человек.

38387